С Бамбахуу я встретилась случайно. В гостинице поселка Халиун, где мы остановились, в номере, на красной деревянной кровати, расписанной сине-зеленым замысловатым орнаментом, лежало ковровое покрывало. Тяжелое, шерстяное, коричнево-малиновое с ручьями орнамента по краям и простым геометрическим рисунком посредине. Были в нем цельность, некая сдержанность. Я поинтересовалась, чья это работа, и тогда в гостиницу, познакомиться, пришла худенькая женщина в зеленом шелковом дэли и пестром зеленом платке. И так нарядна и естественна была мастерица, что я не удержалась и спросила ее не о ковре, а о том, сама ли она сшила одежду.

Бямбахуу улыбнулась.

— У нас все шьют сами. Это так просто. Кроишь сразу с рукавами...

Разговор потек сам собой. Бямбахуу объяснила, почему именно дэли самая удобная одежда для скотовода-кочевника. Подбитое овчиной или простеганное верблюжьей шерстью, оно во время ночевки в степи легко превращается в одеяло. Стоячий ворот защищает от ветра — не нужен шарф; длинные рукава заменяют перчатки; за пазуху — как в карман — кладешь все, что нужно, а широким и очень длинным поясом можно при случае привязывать лошадь или перетягивать спину, когда устанешь от долгой скачки в седле.

— Вот и сейчас многие носят дэли, — сказала Бямбахуу. — Синие, зеленые, золотисто-коричневые... А пояса чаще всего желтые, оранжевые. Мы эти цвета любим. И для ковров я их часто беру...

— А сколько времени надо, чтобы такой ковер сделать?

— Месяц. Не меньше. Сначала нитки из овечьей шерсти прядешь, моешь их, потом варишь в котелке с краской, полоскаешь холодной водой. А когда нитки готовы, ткешь и вышиваешь одновременно. Вот в будущем году у нас цех откроют, приезжайте, покажу.

Но тогда я так и не увидела, как выходит ковер из-под рук мастерицы.

...Внизу проплывали, сменяя друг друга, желтые, без единой морщинки, песчаные моря, коричневые горные кряжи, увенчанные каменными зубцами, зеленые волны саксаула, высохшие реки, извилистые, как узор монгольских вышивальщиц. Самолет врезался в небесную синеву, и оранжевое солнце медленно уплывало к горизонту. Мы летели над Гоби.

Мне казалось, что где-то я уже видела такое сочетание красок. Может быть, на вышивках мастерицы Тунгулак из Бигэр-сомона и коврах Бямбахуу? Возникло ощущение, что мастера впитали в себя незамутненные, открытые цвета этой земли и сумели передать их.

На ковровой фабрике я побывала в Улан-Баторе.

Это было большое современное производство, где без провожатого не сделать и шагу. Показывал фабрику Юра Балжиннямын, молодой начальник смены. Он получил специальность инженера-конструктора легкой промышленности в ГДР, в городе Карл-Маркс-Штадте, и знание немецкого очень выручало его теперь. Дело в том, что фабрику помогали строить инженеры из ГДР (она носит имя Вильгельма Пика); немецкие специалисты работают здесь и сейчас. Разговаривая с рабочими и инженерами, Юра свободно переходил с монгольского языка на немецкий, с немецкого — на русский. Русский он знает с детства, от матери. Мы шли из цеха в цех — везде было светло от ламп дневного света, не жарко и не холодно, не сухо и не влажно. «У нас, — сказал Юра, — искусственный климат; определенную влажность, температуру поддерживают климатические установки. Ковер, знаете ли, вещь нежная...»

Наблюдая процесс создания ковра здесь, на фабрике, я вспомнила слова Бямбахуу: «варишь в котелке с краской...» Волны кремовой шерсти и белого штапеля плыли в смесильном цехе; тонкая нить рождалась под равномерный шум механизмов; на прядильных и крутильных машинах сплетались нити шерсти и штапеля; в огромных чанах кипела пряжа, чтобы впитать в себя цвет неба и гор, солнца, песка и зелени...

— Лучший монгольский ковер, — сказал Юра, — это ковер пяти цветов. Когда сочетаются воедино, как в природе, зеленый, синий, коричневый, желтый и оранжевый.

Фабрика выпускает три типа ковров — «Улан-Батор», «Алтан-булаг» («Золотой источник») и «Алтай». Ковры первых двух типов чисто шерстяные, в коврах «Алтай» есть штапельное волокно, которое поставляет ГДР. Химикаты приходят из ГДР и Советского Союза, а вот шерсть — это шерсть монгольских овец.

Так незаметно, за разговорами, мы подошли к ткацкому цеху, и я остановилась, пораженная. В огромном светлом помещении стояли в ряд ткацкие станки, закрытые наполовину готовыми полотнами. Узорочье было так ярко, рисунки так разнообразны, что поначалу трудно было охватить их взглядом. Черные головки девушек мелькали среди ковров.

— Сейчас я вам покажу свой любимый ковер, — и Юра повел меня в дальний конец цеха.

Мы проходили мимо ткацких станков, приостанавливаясь, чтобы уловить момент рождения ковра, но видели только в верхней части станка «лох-карты», пробитые дырками, а в нижней — ползущий, набегающий ковер.

— Программа ковра заложена в «лох-картах», — пояснил Юра. — Обычный современный ткацкий станок...

Я ощутила некоторое разочарование. Индустрия, производство, производительность, спрос, доход. Вот оно, современное лицо ремесла. Творческие усилия человека отданы совершенствованию технологии, программ, машин...

Мы подошли к ковру, который особенно нравился Юре. Песочно-желтое поле ковра было просторно, как пустыня; терракотовые, невиданные цветы росли на нем.

— Это чисто монгольские мотивы, — говорит Юра. — Пойдемте к художникам.

Художник Чойжилзав был молод и молчалив. Он достал альбом и подал его нам. Рисунки, сделанные в карандаше (первые наброски), и в цвете изображали одну четвертую часть ковра. Приставив к рисунку зеркало в виде буквы «Г», можно было увидеть весь будущий ковер. Чтобы создать узор, художнику нужно месяца три, а то и пять. В монгольском орнаменте можно увидеть плавные изгибы рогов, геометрические линии конских пут, рисунок носа коровы... Есть ковры с чисто монгольским орнаментом, есть такие, где в монгольский рисунок вплетаются персидские мотивы, а встречаются ковры и с чисто персидским орнаментом, известным как «восточный».

Чойжилзав показывал рисунок за рисунком, и, как ни странно, монгольские угадывались сразу. Они были как-то просторнее, менее насыщены орнаментом, да и орнамент был крупнее, размашистее, без ювелирной прорисовки. Монгольские рисунки легко соотносились с гобийским пейзажем и даже характером людей, которых встречаешь в великой пустыне. Характером молчаливым, сдержанным, неторопливым, ограненным суровой природой...

И все-таки я увидела, как рождается ковер под руками мастериц. Оказалось, что при той же ковровой фабрике существует цех ручной работы, его организовали на базе артели, которая работала до открытия фабрики.

Отгоноюун работала в паре с Алтанцэцэг. У обеих красивые имена — «Первое сокровище» и «Золотой цветок», черные косы и очень румяные щеки. Каждой из них было меньше двадцати, и обе пришли на фабрику по путевке ревсомола. Тем не менее Отгоноюун была наставницей своей подруги, потому что пришла сюда работать на год раньше, и ее учительницей была известная мастерица Дэнсмаа. Но все это я узнала позже, когда девушки, окончив ряд, приостановились на минутку перед следующим. А пока я смотрела, как идут их руки навстречу друг другу, и пыталась уловить, как и что они делают.

...На ткацком станке натянуты белые шерстяные нити. Внизу плотной полосой лежит уже сотканная часть ковра. Девушки берут металлический инструмент, похожий и на молоток и на гребенку, и вбивают, уплотняют уложенные ряды желтых нитей. Теперь в руках у них крючки. Они легко и почти невидимо перекидывают желтую нить через белую нить основы, приближаясь друг к другу. Но вот на пути крючка Отгоноюун расцветают синие лепестки. Она сверяется с рисунком (он у нее под рукой), откидывает в сторону желтую нить, чуть привстает, чтобы захватить нить синюю, которая висит сейчас ближе к Алтанцэцэг, ловко подцепляет ее крючком, петля к петле — и синий цветок готов. Опять легкое движение — синяя нить в сторону, быстрый взгляд на рисунок. Пятьсот одно движение крючком — и ряд уложен. Под быстрыми руками мастериц плывут желтые барханы, зеленеет саксаул, и оранжевый свет гобийского солнца заливает коричневые горы.

Эти ковры, говорят, вечные.