Уже тринадцатое лето я провожу в Монголии в составе экспедиции с длинным названием — Комплексная советско-монгольская историко-культурная. В свою очередь, она состоит из многих экспедиций, прежде всего геологических и биологических. В нашей же собрались археологи, антропологи, эпиграфисты и этнографы. Мы изучаем историю культуры Монголии. У каждого свои задачи и методы их решения.

Что делают археологи, всем известно. Антропологи измеряют черепа древних людей, сопоставляют их с современными и определяют, как изменялся облик жителей Монголии на протяжении нескольких тысячелетий. Эпиграфисты изучают надписи, выбитые на скалах, а они здесь на шести языках: монгольском, древнетюркском, согдийском, китайском, тибетском, маньчжурском. Из них мы узнаем о судьбах уже исчезнувших с лица земли государств, их войнах с соседями и прежде всего о победах. Я этнограф, и меня интересуют и древность и современность. Мои неизменные спутники и верные друзья — монгольские этнографы. В основном это молодежь — выпускники Монгольского, Московского и Ленинградского университетов, люди из города и из глубинки. Сельские ребята всё умеют: и юрту поставят, и бозы — пельмени на пару сварят, и кобылу подоят. Они еще не оторвались от той жизни, которую сейчас изучают, еще видят ее изнутри. Горожане уже смотрят на сельский быт со стороны. Но для экспедиции в этом есть свой плюс: порою они видят то, что не замечает привычный к сельской жизни коллега.

В далеком поселении монгольские этнографы отремонтируют мотоцикл или радиоприемник. А если подъедут к нам побеседовать почтенные старцы, тут же в чугунном котле на очаге сварят чай, не нарушив пропорции между заваркой, солью и молоком, а это не так просто, как кажется на первый взгляд.

Надо сказать, что в задачи моих молодых спутников еще входит чтение лекций и докладов — это задание комитетов ревсомола — монгольского комсомола. Они рассказывают о международном положении, о сотрудничестве советских и монгольских ученых, о том, что такое наша наука и зачем мы ведем беседы с людьми. Короче говоря, ревсомол хочет, чтобы они не только собирали сведения в степи, но и несли в народ знания. Делают это ребята всегда с большой охотой. Степняки, убедившись в том, что эти молодые парни люди образованные и знающие, стараются отблагодарить своими подробными рассказами.

Отряд в то лето у нас был маленький: с советской стороны — шофер «газика» Шишкин и я, с монгольской — скульптор Даваацэрэн и Ням. Он только что окончил кафедру этнографии Московского университета.

Идем маршрутом на Баян Агт.

«Баян Агт» — «богатый лошадьми» — называется этот сомон в Бул-ганском аймаке. Потому здесь, наверное, и самый знаменитый кумыс: густой, жирный. По пути мы заезжали в одинокие юрты и медленно пили его, стараясь растянуть удовольствие. Степенно беседовали с хозяевами о том о сем, о погоде. В Монголии это отнюдь не банальность: слишком многое зависит от погоды в хозяйстве скотовода. Заодно задашь несколько этнографических вопросов о прошлом житье-бытье, втянув и хозяев и гостей в оживленную беседу.

Незаметно выпита уже не одна пиала кумыса.

Разумеется, не только кумыс привел наш отряд в Баян Агт. Главное — старожилы сомона — баянагтские старики, неистощимые рассказчики и знатоки истории и культуры своего народа.

Возле правления сомона толпился народ, стояли машины, грудились какие-то мешки. Люди собирались выезжать на сенокос. Молодежная бригада уже готова к отъезду. Толпились местные ребята в халатах-тэрликах и студенты, приехавшие на лето к родственникам. Студенты были особенно оживлены: на сенокосе размяться приятно, и хочется помочь родному сомону, который послал их учиться в Улан-Батор. Другую бригаду составили старики — те самые, что нам так нужны. По возрасту они могли бы в сенокосе не участвовать, однако дома остаться не пожелали — хотели показать нынешним молодым, что и они кое на что способны.

Мы оказались в трудном положении: какие уж тут беседы, если люди готовятся к важному делу...

Нас подвели к юрте, в которой старики собрались на обед перед выездом. Сомонное правление выделило каждой бригаде по барану, и хозяйка юрты уже варила мясо. Тут же стоял наготове бидончик с согревающим молочным напитком архи. Был конец августа. По народному календарю это середина осени, а осенние ночи в Монголии ох какие холодные!

Шестеро стариков курили и неспешно беседовали, сидя вокруг очага на полу. Мое появление — да еще с двумя товарищами из столицы — прервало беседу и явно заинтересовало присутствующих. Все решали первые несколько фраз. Заинтересуют наши вопросы стариков — они останутся, не заинтересуют — извинятся, что дела ждут, и уедут.

Имя Даваацэрэна старикам было известно. Они внимательно выслушали его речь об экспедиции, о том, почему важно изучать народную культуру. Старики согласно кивали головами, и через несколько минут стало ясно: разговор состоится. Они гордятся, что советская экспедиция приехала именно к ним.

Старики выжидательно затихли. В их глазах и любопытство, и настороженность: а вдруг я спрошу такое, чего они не знают? Первый вопрос, с которого обычно начинается беседа,— как называется местность, окрестные горы, пади, перевалы, пещеры, когда и почему возникли эти названия, есть ли легенды и предания, объясняющие их происхождение? Отвечать начинает один, его дополняет другой, уточняет третий... И пошло.

С названиями все просто и ясно — окрестные места им знакомы с детства. Скотоводы и охотники, они знают не только каждую гору и падь, но все лощинки и тропинки, по которым ходят десятки лет сами и сотни лет ходили их предки. Через несколько минут в тетради уже полсотни названий: Большая лошадиная гора, Малая лошадиная гора, Северная падь, Южная падь, Правый приток, Левый приток...

Старики оживились, закурили. Вопросы понятны, они рады, что их ответы мне интересны. Можно переходить к самым важным вопросам. Они касались понятий «клятва-проклятие». Кто, кому, в каких обстоятельствах давал клятву, носила ли она только словесный характер или подкреплялась каким-либо действием? Кто, на кого, за что и как мог наложить проклятие? Известны ли из собственной практики случаи такого рода?

Старики затихли, каждый вспоминал. Вопрос касался случаев не столь уж частых в жизни вообще, а в последние десятилетия тем более. Но это была часть традиционной системы ценностей.

Старики хорошо знали о клятве побратимов. Побратимы, давшие друг другу клятву в вечной дружбе, которая обязывала каждого из них помогать другому в любом деле, в военное и мирное время. Побратим обязывался являться по первому требованию названого брата. Эта клятва скреплялась кровью. Побратимы становились более близкими людьми, чем родные братья. Они обменивались конями, поясами, оружием, в военном походе спали под одним одеялом. Не было большего позора, чем клятвопреступление. Обычай побратимства сохранился и в нашем веке. Уже не ханы и князья-нойоны, а простые люди могли дать друг другу клятву в верности, обменяться подарками.

Среди стариков оказался один, хорошо знавший обычаи. Его имя Чойсу-рэн. То спокойное достоинство, с которым он обдумывал ответы, удовольствие и легкая зависть остальных присутствующих, которые вскоре после начала беседы поняли, что и дополнить-то его они ничем не могут,— настолько обстоятельны его рассказы,— все говорило: на этот раз нам повезло.

В конце концов на вопросы стал отвечать он один, остальные внимательно слушали.

В юрту вошел секретарь партийной организации сомона, заслушался нашей беседой и остался. Наверное, в этот день он новыми глазами увидел стариков и особенно Чойсурэна.

Меня особенно интересует понятие «Буян хишит» — благодать, дарованная человеку судьбой. По древним монгольским поверьям, если с ней бережно обращаться и «жить по правилам», ее можно сохранить и счастье будет всю жизнь сопутствовать тебе, твоей семье и любому начинанию. Но можно эту благодать спугнуть, и тогда начнутся несчастья.

Каждый из этих запретов, о которых большинство монголов нынче и не вспоминает, а степные старики хоть и соблюдают, но не знают почему, Чойсурэн мог объяснить.

Беседа затянулась. В другое время меня бы это только обрадовало, но здесь мучила мысль: люди на сенокос собрались, а мы у них время отнимаем. Вон и секретарь парторганизации, наверное, волнуется: когда же бригада уважаемых гуаев-стариков отправится... Разобраться было нелегко: воспитанный монгол, секретарь даже виду не подал, что чем-то обеспокоен.

Еще прежде чем зайти в юрту, мы немножко посовещались и решили предложить свою помощь. Покосим траву, возместим занятое время. Договорились, что первым отправится Ням, как самый молодой, да и шофер Шишкин вызвался — охота, сказал, размяться. Я тоже собралась.

И, выждав паузу в рассказе Чойсурэна, я в самых осторожных выражениях предложила наши услуги. Старики зашумели: нет у нас обычая гостя заставлять работать! Чойсурэн, взглянув строго на Няма, произнес:

— Мы сами руки за спиной держим!

Ням покраснел, а я чуть не подпрыгнула от радости: столько раз слышала это выражение, а объяснить мне его толком никто не мог. Не каждый же день такой золотой Чойсурэн попадается!

Я давно обратила внимание, как ходят в Монголии старики — гордо, степенно, сложив за спиной на крестце руки. Не раз я замечала, что старики всегда сердятся, когда увидят молодого, сложившего руки за спиной.

— Чойсурэн-гуай, а что это значит,— спрашиваю,— «руки за спиной держать» ?

И едва успеваю открыть чистую страницу в тетради.

— Мужчина приобретает право на такую походку,— начинает Чойсу-Рэн, — когда у него умирают родители и он остается сам себе главой и опорой. Самостоятельным становится человеком, хозяином. Если отец видит, что его сыновья ходят, держа руки за спиной, всегда сердится. Даже спрашивает: «Разве я у тебя умер, что ты держишься за крестец?»

Я смотрю на своих спутников. Даваацэрэн увлечен разговором. Все-таки мне очень повезло, что он — при своей занятости — собрался поехать с нами. Даваацэрэн человек высокой культуры, знаток Монголии и всегда поможет, когда разговор идет на диалекте. Он. великолепно владеет русским языком, его жена, Елена Михайловна, преподает русский в Монгольском университете.

У Няма блестят глаза, он торопливо записывает в блокноте, потом, забыв про него, долго слушает, глядя Чойсурэну в рот, наконец спохватывается, пишет. Мы все сегодня чем-то обогатились, а уж ему, впервые поехавшему в экспедицию, все внове: что говорится, как говорится, кем...

Да, но как же сенокос? Сколько мы уже говорим? Почти четыре часа. Секретарь парторганизации успокаивающе поднимает руку: на улице собирается непогода, и правление сомона просит уважаемых старших пока остаться. Как только развиднеется, они смогут поехать. Правление поможет.

Мы проговорили еще часа два, съев за это время немалую часть барашка, выпив два котла чая с молоком и сокровенный бидончик архи. Трижды я пересаживалась с табуретки то на пол, то на кровать. Попробуйте-ка просидеть на низенькой монгольской табуреточке размером двадцать сантиметров на пятнадцать несколько часов! Кончила одну тетрадь и начала другую. Только невозмутимый Чойсурэн, казалось, не замечал времени. Думаю, что он тоже утомился, но виду не подает.

— Спасибо. Пожалуй, на сегодня хватит.

Старики задвигались, пожелали вместе с нами сфотографироваться.

— Ну ты, Чойсурэн, ей прямо экзамен сдавал,— пошутил один из них.

И это слово, так выбивающееся из общей беседы, вызвало дружный смех.

Темнеет, накрапывает холодный дождь.

— Простите, что мы вас так надолго задержали,— говорю я.

Чойсурэн улыбается.

— Ничего. Если ты собрался в дорогу, а к тебе пришел важный и интересный гость — хороший будет путь...

Наталья Жуковская, кандидат исторических наук

Баян Агт — Москва